...склонившись над ним, спросила свистящим шепотом: "Почему?" - и увидела отражение в черных глазах, подернутых пеленой страдания - себя отражение. Кругленькое личико с крутым подбородком, высокие бровки уголком к переносице, яркие, как зимние яблочки, крепкие щечки и глупые каштановые кудеряшки вокруг лица, кургузый кафтанчик в обтяжку, узенькие штанишки чуть ниже колен...
Да это кто ж таков, думал хоббит, весь оторопев. Вроде только что был гном, точней, один из гномов, лежащих перед костром хорошенько обвязанных тролльскими веревками. А вот и не гном. Красавец-мужчина, высокий-статный, ничего не скажешь, бабы любить должны, только красота темная, нехорошая. Не тролль, не орк... а кто ж тогда? Как бы не сам Некромант из замка в Черном Лесу. Зря Гэндальф о нем ребятам на ночь сказывал. Даром, что Ширские ребята не из трусливых, знают себе цену. Вон, даже против волков зимой выходили, один старина Брендибак чего стоит. А все одно многие от того рассказа обмочились, как малые ребята, и разбежались с конфузу. Все знают, только никто не говорит вслух, потому как стыдно. А вот он – Некромант, собственной персоной. Вражеский прихвостень... а то может, сам Враг? О Враге в Шире стараются не говорить. Это дело не нашенское, на Врага есть эльфийские рыцари да людские короли, а хоббитам из Шира не пристало с Врагом меряться. И даже говорить о нем не пристало. Не будь он помянут. Моя норка с краю. Да его нет уж, Врага, говорят, выкинули его вон, куда-то за стенку, давным-давно. И одного, и другого.
Тогда кто это такой выходит? Смотри-ка, смерти просит! Да жалостно так! Может, совесть заела за свои черные дела? Нет совести ни у Врага, ни у вражьих пособников. Нечего его жалеть, он же Враг, Вражина, это достаточно знать честному хоббиту, хоть Гэндальф говорит, что даже орков пожалеть надобно. Вот пусть Гэндальф и жалеет, раз такой умный. Хоббит знает, что такое хорошо и что такое плохо. А Вражина молит, глумится над честным хоббитом, не иначе! Ну погоди, я тебе покажу, на что способны нашенские парни из Шира! Тоже не лыком шиты!
Мохноногий человечек схватил мечи наперевес, примерно как бычьи рога, и высоко, отчаянно, по-заячьи вскрикнув, рванулся вперед.
И тут же огреб сзади пинка от тролля, так не вовремя брыкнувшего раненой ногой.
Из глаз одни искры посыпались да дух перехватило, а он сам полетел кубарем, да боком об камень...
Вот как неловко вышло. Дрянные твои дела, старина Бильбо.
Лежащий встал...
...отзвук крика до сих пор вибрировал в ее костях и жилах, подобно тому, как огромная чаша каменистой долины, открытой всем ветрам, уже многие тысячи лет гудела и содрогалась от древнего нечеловеческого вопля. Наверное, поэтому она на миг потеряла чувство, сродни эхолокации летучей мыши – видение всего, что происходит вокруг нее, даже за спиной; и не сумела уйти от пинка огромной лапы. Жестокий удар смял ее и опрокинул навзничь. Теперь не он, а она лежала в истоптанной траве, судорожно пытаясь вдохнуть, а вдох не выходил, грудную клетку пронзало болью при каждой попытке. Но девушка так и не выпустила из руки рукоять меча - с узким, темным, бритвенно-острым лезвием. Такие мечи ковали мастера Цитадели, которую захватчики, пришедшие из-за западного моря, прозвали Ангбандом.
Разрывается кокон, трескается скорлупа, глубина памяти разверзается между выдохом и вдохом, который никак не сделать. Лежащий поднимается, бережно касается узкой ладонью огромной туши, которая покорно застывает под его прикосновением, хладеет, блекнет. Он печалится о нелепом каменном гиганте, как печалился бы о каждом из них – тех, кто соперничал за честь погибнуть в бою с Его именем на устах. Она, кровь от крови, плоть от плоти Защитников Цитадели Тьмы, одна из мастеров меча, Танцующая.
Ее не зря зовут Стальной Воробей, она невысока и тонка в кости, недостаток силы восполняет быстротой и смертельной точностью удара; она умеет презирать боль и приветствовать смерть так же, как ее братья. Они сотни лет преграждают легионам Запада путь в северные земли, гибнут один за другим. Это не страшно: все мы странники, радость моя, и смерть лишь начало бесконечного пути. Так сказал Учитель.
Он шел навстречу к ней, раскрыв руки, не пытаясь защититься. Слезы на его лице не успели просохнуть. Он улыбался.
Она его узнала, хотя видела всего несколько раз за свою недолгую жизнь. Узнала бы из тысячи тысяч. Но помнит ли он свой народ? Если да, то как он мог просить у нее смерти? Неужели она должна…
Учителю никогда не приходилось ни приказывать, ни требовать. Даже просить не всегда приходилось. Наверное, Ему было бы достаточно лишь намекнуть, чтобы каждый из них с радостью принес Ему свою голову в руках.
Она (тонкий черный силуэт на освещенной поляне) рывком поднялась с земли, превозмогая пронзительную боль в боку, шагнула навстречу высокому черноволосому мужчине, поднимая обе руки – словно танцуя, шаг, другой. Лезвие должно войти слева под ребро снизу вверх – быстро и легко, почти безболезненно.
Осталось два шага, когда она вонзила оба меча в землю, опустилась на одно колено, склонила голову:
- Прости меня, Учитель. Я не могу. Прикажи мне умереть.