Василий, Данька, Мирослава, Фока, Маринка
- Он сам тебя обратно вернет. – Ответила Злата. А потом услышала проьбу Оленки, вздохнула, и покачала головой. – Ладно. Пока ты не проснешься, никого не трону. Только за Трояна пообещать не могу. И остаться с тобой мне не дадут. Но ты справишься. Ты сильная.
После как матушка залечила кровоточащую рану Оленки, а сама лесная ведунья наложила ей припарок на прокушенную руку, Олена одним махом выпила свое дураманное зелье, и едва проглотив его, свалилась ничком, даже дыша через раз. Кто несведующий мог подумать – умерла девчонка, но жизнь еще теплилась в Олене. Злата напоследок сжала Оленину ладонь, и сложила ее пальцы в кулак, в котором была зажата та Осьмушина монетка. А потом вышла из комнаты, кивком позвав Павла с собой. А Павел уже позвал с собой и остальных героев, сказав взять с собою тела.
Пока получившаяся вереница людей шла вперед, герои пересказывали друг другу случившиеся с ними события. Василий поведал, как шел бой у стен, как как погиб Всеслав, и как жег Смок город и людей. Маринка рассказала то, что передала ей Оленка, как пришлось ей лишиться руки, а затем как Шепот выпустил Жар-Птицу. Молча слушавшая их разговор Злата не преминула вставить реплику.
- Потеряна для вас Жар-Птица. Она не просто за тридевять земель улетела. Она между мирами летает. И в следующий раз появится в этом мире лет через триста. Кощей еще молодым ее изловил, чтоб никто кроме него не выведал. Но вам вся Птица ни к чему, верно? Хоть одно перо надобно. Павел мне когда-то подарил его. Еще яркое.
- Подарил. – Эхом подтвердил Павел, не отводя взгляда от свертка пропитывавшихся алой влагой простыней. – Куда ты его девала?
-Детям оставила. На память.– Уклончиво ответила гадалка. – Смешно. Троян как раз недавно спрашивал про него. А я сказала ему, что выбросила и забыла куда. Теперь вижу, не из праздного любопытства он спросил, на безделушку красивую поглядеть.
Что ж, значит надежда еще была. Мирослава, Даня и Фока дорассказали свою часть истории, и теперь все встало на свои места. То, что случилось в Полоцке – сложный план интригана-Шепота, Заговора Кощеевцев, и Трояна, сына Велеса. Одни желали спасти своего молодого хозяина, вставшего на геройскую стезю, и предназначенного стать той жертвой, что принесет желанную победу и возвратит Солнце на небосвод. Другая желала мести молодому княжичу за его чудовищное деяние, но осуществила ее лишь сейчас, когда Павлу можно было причинить наибольшую боль.
- А Царь-Горох наш тут причем? – Задал вопрос Соловей, с трудом пытаясь уложить все высказанное в своей голове. – Он же всех этих змеюк ненавидит. Чего это он продался тому выродку смазливому?
- Потому, что семью свою любил. – Дернула плечами Злата. – А Велес проклятие на его детей наслал. Добрался же, как только ни старались беречь их от гнева забытого бога. А Троян ему обещался проклятие снять, коли он на его сторону встанет, и в нужный момент Ростислава убьет. А Паша убил самого Катигорошка. Вот и вся история.
Самира захоронили в княжьем саду, что за детинцем был посажен. Павел сам молча вырыл небольшую могилку, когда по его велению один из героев принес ему лопату. Сам и опустил туда завернутое в простыни тельце, и не спеша зарыл. Неизвестно, что чувствовал при этом каждый из них. Их лица хранили какую-то странную, отупелую отрешенность. Злата не плакала над своим нерожденным дитем, оскверненным вмешательством Велеса. Павел не прожигал больше Злату ненавидящим взглядом, и не искал момента, чтобы проткнуть ее. Но между ними все еще клубился тот незримый дух взаимной ненависти, черной, как тени Шепота, и непримиренной вражды. Буря еще не утихла.
Где-то далеко ухнул гром и блеснула молния. Начал накрапывать мелкий моросящий дождь, обещавший превратиться в проливной. Куда ближе ухнуло несколько взрывов – это кощеевцы наконец предприняли попытку прорыва через единственный мост, соединявший обе половины древнего города, и теперь этот мост подорвали люди Андрея Прошина, здешнего воеводы. Героям, которые не увидели этого, оставалось только представлять, как рушатся в воду обломки моста и сыплются горохом люди в тяжелой броне, что из надежной защиты превратилась в груз, тянущий на дно, в холодный и темный омут, из которого им больше не суждено выбраться. Атака кощеевцев окончательно захлебнулась. Теперь «черным» было нужно закрепляться на отвоеванном берегу, подтаскивать туда свои силы и тушить пожары, которые сами учинили. На какое-то время их это задержит.
Через еще некоторое время в детинец вернулся Прошин вместе с небольшим отрядом войск. Он уже понял, что его усиленные посты были разгромлены внутренним врагом, и потому спешил как только мог. Заметным облегчением для него стало то, что выжил хотя бы Павел. И герои сразу поняли, что Прошин узнал цыганку, а значит, ему было прекрасно известно о тонкостях истории с ней. Едва увидев ее, он отдал приказ – и криво ухмыляющаяся смуглянка была скручена двумя молодцами. От боли она зашипела как кошка и рванулась из рук гридней.
- Пустите, псы! Не трожьте! Руки свои уберите! – Шипела змеей гадалка, но Прошин заставил ее замолчать небрежным ударом наотмашь по красивому лицу.
- Да тихо ты. – Произнес воевода. – Радуйся, что сразу с тебя шкуру твою не спустили. За Ростислава-то свет Ольгердовича. В этот раз велю на огне сжечь, коли придушить тебя нельзя, да утопить тоже.
Кажется, Прошин действительно был верен покойному князю, и его смерть кольнула воеводу в самую душу. С цыганкой он общался с вполне искренней и явной неприязнью, и сомнения в том, что он действительно готов сжечь Злату живьем, даже не возникали.
- Погоди, Андрей. Не горячись. – Остановил воеводу Павел, который не без удовольствия отметил удар по лицу. – Тут не все так просто. Лучше прикажи подыскать подвал понадежней. А мы пока подумаем, что делать дальше.
Олена
Олена снова вернулась в то небытие, в котором пребывала еще недавно, скошенная пулей Шепота. Только теперь ее там никто не встретил – ни Кот-Ученый, ни старуха Смерть с ее верной косой. Сорвершенно одна, совершенно потерянная и неспорсобная ни думать, ни осознавать происходящее. Так бы и суждено было ей остаться там, раствориться в этой всепоглощающей тишине, да только повлекло ее за собою что-то теплое, будто золотая ниточка тепла протянулась извилисто из ее руки, и потянула за эту руку. Не осознавая толком ничего, но все равно чувствуя это странное желание следовать за золотой нитью, Олена летела-летела-летела куда-то в бесконечность, проносясь мимо нечетких образов и чужих голосов, превратившихся в неразборчивый гул. Через какое-то время среди этих неразборчивых образов мелькнул один, к которому тянулась та золотая нить. Осьмуша! Вот он – лежит навзничь в клетке, серый и бесцветный, такой незаметный в этом мельтешении потерянных душ. Олена рванулась к нему – и столкнулась с ним, растворяясь в нем, и становясь с ним едины целым.
Сознание вернулось. Олена снова осознавала себя, а все вокруг наполнилось цветом и жизнью. Она сама чувствовала себя не бесплотным духом – живой, облеченной плотью, дышащей. Только боли от ранения в грудь не было, и была необыкновенная легкость. В остальном же – будто наяву. Она шла, переставляя ноги, по аккуратной зеленой травке среди утреннего тумана. Ее ноги приминали траву, роса мочила их, заставляя зябнуть, а тихий утренний ветер трепал ее волосы. А среди крон деревьев поблескивало… Нет, не может быть!
Олена вышла на широкую мощеную дорожку, занесенную листвой. Через кроны деревьев падали на дорожку настоящие солнечные лучи, ласково греющие кожу. Олена попыталась было глянуть вверх – и не смогла взглянуть прямо на Солнце, из-за того, что свет резанул по глазам. И все же, такое приятное тепло! Такой яркий свет! Совсем не чета тому жуткому алому свечению небосвода, вечной сырости, вечному полумраку! Все такое живое, такое настоящее! Казалось, на самом деле это сейчас Оленка проснулась, а до этого был страшный сон. Но Олена каким-то образом поняла, что все эти ощущения – не совсем ее. Она может чувствовать только то, что чувствовал и помнил Осьмуша. Это его воспоминания, его ощущения, его образы. Получается, он с детства сохранил в себе частичку Солнца, и сейчас невольно передал его Олене.
А ведь скоро этот подарок ему придется сделать для всех. В обмен на собственную жизнь.
Но Осьмуша еще не знает об этом. Вон он – Олена видит его силуэт, только свет слишком яркий для нее, привыкшей пребывать в полумраке безвременья. Он сидит спиной возле раскидистого дерева, что во всем саду растет особняком. Олена видит только его силуэт, сидящий рядом с другим. Его матерью. Той женщиной, которая ее заменила. Они, кажется, о чем-то говорят. И пока Олена приближается к ним – она все четче разбирает его слова.
- …обосновались в Новгороде – Осьмуша, кажется, рассказывал ей, как ему жилось. – Это хорошее время было. Веселое даже по-своему. Папа мне всякие игрушки мастерил. Рыбу учил удить. Собаку мне подарил. Вот такого щенка. Вместе со мной учил его палку приносить, сапоги, через заборы прыгать. Драться меня научил. Только ругался все, что я когда его побеждаю – сразу меч кладу и руку ему тяну. Говорит, только так сделай, пощади того, кого положил и тебя в спину проткнут или просто опять кинутся. А я ему говорю – ну это же ты, пап, ты ж не кинешься, правда? А он отворачивается только и бурчит что-то. А однажды они с дядькой Пушкарем мне салют показали. Огни такие цветные. Ох и красиво было!
Осьмуша вздохнул, и обнял молчаливый силуэт.
- Я знаю, все это ненастоящее. Воспоминание одно. Но я за одно Шепоту благодарен, что хоть так могу снова тебя увидеть. И… - Кажется, голос парня дрогнул. – Сказать наконец все, что хотел. Что живы мы еще. И даже счастливы иногда, как ты и хотела. То, что сейчас, оно ненадолго. Все обязательно наладится. И мы снова будем жить. И я. И папа. И все они. И Олена. Всё у нас будет хорошо.
Но когда Олена все-таки добежала до Осьмуши – он уже был один. А Солнце исчезло. Вместо него была непроглядная темень, переливы северного сияния, заснеженная равнина и свирепо ревущая вьюга, швыряющая целые охапки заледеневшего снега. Иголками впивались в кожу крошечные льдинки, но Олена будто почти не чувствовала холода. Кажется, Осьмуше он был слишком привычен, чтобы тот его замечал.
А когда Осьмуша обернулся, Олена увидела вместо своего любимого самого Кощея Бессмертного. Рослого, скованного вороненым и позолоченным железом мертвеца с пустыми глазами и вечно оскаленными зубами. Вместо пронзительно-голубых глаз на Олену взирали замутненные, безжизненные белки с мутным синим сиянием где-то в зрачке. Обе руки сжимали эфес меча, что упирался острием в промерзшую землю. Хлопал на могучем ветру, бьющем в спину Кощею развевающийся плащ. Седой бороды не было – ничто не скрывало усохшее коричневое лицо без щек и носа. Вместо бороды ветер трепал длинные волосы до плеч, свисавшие из-под обода железной короны из кинжальных лезвий. Но самым страшным было то, что это чудовище говорило голосом Осьмуши.
- Здравствуй, любимая.
Тан-Батыр
- Да. Ждать больше нечего. – Согласился Прохор. – Больше людей мы уже не соберем и лучше не подготовимся. Идем, ребята. С нами Бог.
***
Часть пути Батыр вместе с ополченцами проделал на конях. Дальше пришлось спешиваться и идти пешком, продираясь сквозь темную и тихую чащобу, разбившись цепочкой и держась за плечо друг друга, чтобы не потеряться. Место было топкое, болотистое, под ногами звучно хлюпало, и похоже, только Захар знал здесь брод. Разведчик велел идти шаг в шаг, припугнув, что на шаг-другой отклонившись от брода, можно сразу же нырнуть в жидкую топь, из которой уже не выбраться – мгновенно засосет, и не отпустит. Жечь факелы, чтоб подсветить себе путь, он тоже запретил, опасаясь, что на подходе к тайному лагерю кощеевцев их заметят прежде времени.
- Здесь. – Сказал наконец Захар, останавливаясь.
За зарослями, где были надежно скрыты рассыпавшиеся редкой цепью люди Прохора, виднелась широкая проплешина, лишенная большой растительности – здесь торчали только пни да повывернутые наружу корни древних деревьев. В дальней части этой проплешины бесформенной серой глыбой торчали развалины небольшого замка – остался только фрагмент крепостной стены с половинкой арки, валявшийся во внутреннем дворе хлам вроде пустых, поломанных бочек да остатков хозяйственных строений, и башня с небольшой пристройкой. Вопреки словам разведчика здесь не было видно ни одного человека. Да и вообще никого живого, даже лягушек, ползучих гадов или воронья. Зато кругом были щедро разборосаны отбеленные песьи черепа с начертанными на лобной кости загадочными символами. Они валялись буквально везде, на каждой кочке, на каждом участке суши, что пребывал над водой и грязью. Особенно много было за развалинами крепостных стен.
- Тут же ступить некуда. Везде эти головы. – Посетовал Прохор. – Не знаю даже что это, но точно какое-то нехорошее колдовство.