Мальчик Ивашка быстро поправлялся, Коряга-Аленушка с ним нянчилась да над ребятней все воеводила; в общем, всяк при своем деле. Герои собирались в новый поход. Незадолго до отъезда Олена подошла к мастеру Казимиру, поклонилась в пояс, сказала: "Прости, что нехорошо о тебе думала попервости. За Даньку спасибо тебе. Не поминай лихом." Ему она была сама неинтересна, как и большинство прочих людей, на которых старый мастер глядел ровно как на мурашек каких аль козявок; одного Даньку он отличал от других. Но за Даньку..."тебе зачтется", - чуть было не сказала она старику, да смолчала: кто она такая, чтоб прощать и отпускать? Но все равно была уверена: зачтется. Новгород Олена покидала без сожаления: ни к чему душа там не прикипела, ничто не тронуло, не задело: ни мощеные деревом улицы, ни горластая толпа на торгах, ни белокаменные церквы да палаты, ни даже роскошь ярмарки. Только могила родная там осталась на новгородском кладбище, с веночком полевых цветов - от внучки дедушке. Замкнулась Олена. Даже от Даньки и Осьмуши отдалилась немного. Вон, Осьмуша ходит в блестящей броне и алом плаще, похожий на золотокудрого архангела, который когда-то глядел на девочку строго и ласково с толстой четырехугольной колонны храма. А Даня, Даня при ружье и пистолях, с сумкой через плечо, в новом наряде вдруг перестал глядеть вечно смущенным и взъерошенным, как воробьишко, а осанкой, и статью всей так вдруг переменился, словно вырос. Все вроде как прежде - да не так... Всю дорогу до Полоцка Олена промаялась то ли в дреме, то ли в забытьи, то ли думу думала какую. То лица людей вставали перед ней - самых разных людей; то вдруг ей казалось, сейчас что-то важное поймет - ан нет, запамятовала. Вот вроде хотела спросить Осьмушу: что тебе такого Соловей Рахманович сделал, что ты на него все волком смотришь? - забыла. Наверное, неважно. То вдруг горевать принималась, плакала во сне - проснется, а рукав рубахи мокрый, и на сердце томно так и скушно... вот и веселая, богатая Полоцкая земля. Говорят, свадьбу княжич справляет... и в деревне тоже гулянка идет. Олена глаза протерла, вылезла из кареты, смотрит - музыка играет, пары венчаются, все пляшут и забавляются шутейно, а она стоит столбом, и не видит, как Всеслава люди забоялись, а цыганка их одним словом угомонила... Злата! Та самая! Как же, коней они от нее тогда получили... Только думала Олена радостно завопить: "Злата!" - как запела цыганка. И снова так смутно на душе, и жаль того, чего никогда не было, а еще жальче того, чего никогда не будет, не судьба, видать... и сразу плакать хочется по злосчастной доле своей... ай, где ты, моя радость, мое счастье, за какими горами-долами затерялось?
Олена застыдилась, нечего на празднике со смурной рожей ходить, схоронилась она за возок, и не она одна.
- Им-то? Хорошо, да... наверное, - ответила недоверчиво, вдруг закраснелась и быстро добавила:
- После всего, что было - глазам своим в хорошее верить боязно, да? Ровно морок какой видишь. И венчаются все толпой, словно понарошку... А... раз Злата здесь, значит, без подвоху. только не верится, извини уж, Даня, что перо легко добудем. Князь, верно, за птицу зубами держится. А ты что сам-то веселиться не идешь? Тут вон... - она хотела было сказать: вон как девушки на тебя глядят, да застеснялась.