Постоялый двор в Новгороде сыскать - то дело нетрудное. Расположившись, да коней своих на сохранение оставив, герои разбрелись по своим делам.
Василий, Мирослава
Попасть на Софийскую сторону было делом трудным для обычного смертного. С тех пор, как исчезло Солнце, и мир погрузился в вечный кровавый сумрак, опасности только росли и множились, а люди все смелей шли на злодеяния. Князь Новгородский, Ярослав, увидел в том опасность для себя и своих воинов, а потому по особому его указу на Софийскую Сторону разрешалось ходить лишь тем, кто рожден был в Новгороде и крещен в новгородских церквях, и записан в книге, либо те, кому было жаловано такое право от князя или члена боярского вече. Однако и тут повезло - о героях, что Солнце ходили добывать, уже знали в Новгороде, и стража посчитала, что князю любопытно будет взглянуть на них. К тому же, княжич Рощин-Холмский, отпрыск киевского боярского рода, в глазах стражи был человеком достойным.А уж монахиню обидеть, что пришла к Софийскому Собору кресту поклониться, и вовсе обидеть было грешно.
Перейдя реку Волхов по мосту, Василий и Мирослава очутились на Ярославовом Дворе. А тут уж все и неподалеку было - по леву руку расположился и Софийский Собор во всей своей красе, и разрисованная фресками владычная палата, где заседали и бояре, и князь. Первым делом монахиня и княжич направились именно туда. После короткого разговора со стражей весть о том, что пожаловали ко двору герои, была доведена до Ярослава, и тот милостиво пригласил нежданных и незванных гостей к себе.
Князь Ярослав встретил героев, стоя к ним спиной, любуясь с балкона видами и дыша вольным воздухом Новгорода. Когда он повернулся к гостям, Василий и Мирослава увидели уже умудренного годами мужа, который несмотря на свои годы выглядел еще крепким и здоровым, пусть и немного печальным от своей неизменной задумчивости. Он был даже старше царя Ивана - а сравнение с ним так и напрашивалось отчего-то - но в отличие от него не производил впечатления утомленного и изнуренного жизнью самодержца. Иван тонул в своем роскошном одеянии, а платье Ярослава, неброское но красивое, изготовленное знающим мастером, сидело на нем как влитое, будто была неотъемлемой его частью. Да и сам Ярослав производил впечатление человека на своем месте, а вот Иван Последний даже сам будто бы чуствовал себя инородным телом на своем троне. Поглаживая свою ухоженную седую бороду широкой ладонью с перстнем-печаткой, посадник царя со сдержанным интересом рассматривал Василия и Мирославу.
- Здравы будьте, герои. - Поздоровался Яросла со своими гостями, и подошел поближе. - Благодарствую вас, что уважили меня, и почтили своим присутствием, хоть и такое важное у вас дело. Вы ко мне по нужде какой пришли, али новость важную сообщить? Али просто поклониться, да уважение оказать?
Лелислав, Фока
Если уж нужно сыскать Бубу через воров - то пойти нужно туда, где интересы их пересекаются. Для Новгородского высшего общества боярин Бубновский должен быть приличным и уважаемым человеком, а приличному, уважаемому человеку не пристало руководить бандами голодранцев и в открытую покровительствовать тем, кто живет за счет добычи из чужих карманов и закромов. Приличные люди зарабатывают честным трудом, своим или своих людей.Вот и Буба зарабатывал - в его ведении находились торговцы мехами, золотари, коневоды и многие другие. С благословения Бубновского даны им были в полное владение его лавки. И вот эти самые торгаши втайне от всех и скупали краденое у новгородских воров, обращая сволоченный скарб в звонкие медяки и сребренники. Скарб этот потом перепродавался вместе со всем иным товаром, а десятину с прибыли торговцы уплачивали Бубновскому.
К такому торговцу и отправились Фока и Лелислав. Он был золотарь, умелый мастер и старый затворник, тайком скупавший краденное рыжье. Он почти не выходил из дому, в доме работал, в доме и торговал, и гостей своих с большой дороги принимал с черного ходу. Но пока Фока и Лелислав шли темными улочками к своей цели – чуткий тать услышал и чужие шаги. Ну казалось бы, шаги себе и шаги, кому какое дело? Но те шаги были не просто шагом – кто-то ступал полной ступней, стараясь идти потише, но при том не отставать от двух героев. А что шел неведомый преследователь именно за ними, Фока не сомневался – он оборачивался, и никого не видел, но шаги не отставали ни на шаг, однако и не сближались. Преследователь решился на сближение только тогда, когда Фока и Лелислав уже добрались до дома скупщика. Он все ближе, ближе, и…
Эх, не успел Фока среагировать. За миг до того, как он уже рассекретил преследователя и встретил его во всеоружии, Черный… оказался в крепких, радостных объятиях. Кто-то буквально напрыгнул ему на спину, обхватил за шею тонкими ручками, и завизжал в самое ухо радостным девичьим визгом.
- Дядя Фока!
Пока Фока оборачивался, на него вывалили целый поток восторженной болтовни.
- А я все думаю, ты или не ты! Иду за тобой, иду, а нагнать не могу, и рассмотреть не могу, и вроде похож, и вроде нет, и столько лет прошло… Ой, дядя Фока! Правда ты!
Фока и Лелислав увидели, что догнала их девица годов семнадцати, не больше, и то издали ее можно принять за мальчугана. В то время, как сверстницы ее рядятся в платья да сарафаны, она была одета в порты на шнурке, кожаные сапожки, и обрезанную рубаху-без рукавку, полностью открывшую впалый живот. На поясе у нее болтался самодельный ножик да кошель, а к штанам были пришиты объемные карманы, что ясно давало понять – воришка, любитель срезать кошельки. Угольно-черные волосы девчонки были неаккуратно отстрижены и едва прикрывали уши(а девицы обычно растили косу до замужества), и едва прикрывали мочки ушей. Карие глаза с веселыми искринками(про таких говорят, что чертик в глазах) с радостью взирали на Фоку, и с люборпытством – на гусляра. Вместе с тем, хоть и выглядела девица пацанкой, но была странно-красива, какой-то непривычной, бесшабашной и немного бесстыжей красотой.
- Да ты никак меня не узнал, дядь-Фока! – Бровки девицы сдвинулись, показывая недовольную мину. – Совсем уже мозги отсохли! Ты внимательно глянь! И что это с тобой за музыкант? Ты теперь на дело с музыкой ходишь чтоли, для задору?
Фока наконец узнал ее. Коряга – так звали эту девочку. Кличку эту придумали ей еще давно, потому что так она тогда и выглядела – тощая, угловатая, страшненькая, хоть и сама всех боится, молчаливая и лохматая, что палка во мху. Коряга и есть. Прибилась она к одной ватаге, с которой Фока временно на дела ходил, пока его напарник-офеня в Новгороде торговал. Когда на лодке плыли – выловили ее в Ильмень-озере, мокрую и перепуганную, выбившуюся из сил и едва не утонувшую. До сих пор Фока так и не узнал, что тогда так напугало Корягу, что она кинулась в воду в попытке переплыть озеро, и при этом у нее надолго отбило речь. А как речь вернулась -на любые расспросы она только молча мотала головой, а если начать давить – начинала плакать. По первости ее прогнать хотели, да Фоке жалко стало – сирота ведь была. А девчонка почувствовала, и стала к Фоке поближе держаться. А потом и ожила снова. Оттаяла, потеплела, снова смеяться начала, и сама над другими пошучивать, и нрав в ней открылся бойкий да задорный. А все благодаря татю. А теперь – вон какая выросла, пока Фоку по жизни носило. И ведь помнит, хоть и знать ее довелось с месяц-другой, пока вновь жизнь не понесла в далекие дали.
- И все-таки так я рада! – Фока снова оказался в объятиях Коряги. – Думала грешным делом, что и сгинул ты где-то, вот и не появляешься.
Маринка, Данька, Олёнка, Франц, Всеслав
Оставшиеся же герои, исключая Соловья – разбойник к облегчению Осьмуши ушел куда-то, куда не сказал - отправились решать насущные проблемы. Нужны им были ловушки на Волка, нужно было броню с оружием починить, и конечно же про горло волчье расспросить. Вот и повел их Казимир к своему знакомому, кузнецу Вольге Олеговичу. Данька слыхал про этого мастера, частым гостем он был на ярмарках мастеров, показывал свое уменье. И замки хитрые, и оружие грозное, и механизмы тонкие – все он умел. Но дойти до него было не так-то просто. Не то, чтобы мешали – просто попробуй-ка пройди из конца в конец через торговый ряд в Новгороде, да не остановись ни разу поглазеть.
Всеславу, конечно, такая проблема знакома не была – ему в этой жизни уж ничего не нужно. Это его самого все обходили стороной – рослая, закованная в черное железо фигура, от которой веет потусторонним холодом, на протяжении всего пути заставляла затихать рыночный галдеж, и со смесью удивления и суеверного ужаса смотреть вслед кощеевцу. Кто-то из толпы раздраженно произнес.
- Совсем уже стыда нет. Даже не таятся! Позовите стражу!
Стража, конечно, приходила на зов, но все проблемы разрешала выписанная грамота. Так что новгородцам пришлось привыкать и к этому. Страх потихоньку ослаб, Всеслав начал собирать вокруг себя зевак, следующих на почтительном расстоянии, во Всеслава тыкали пальцем и открывали рты, его оценивали, его обсуждали, о нем судачили, его боялись и ненавидели. Но Всеслав скрывался из виду – и о нем забывали. Еще не успевала впитаться в землю влага, в которую превращался иней, а новгородцы уже снова жили своей жизнью, увлечнно торговали и подсчитывали барыш.
Осьмуша держался на некотором расстоянии от Всеслава, и успокаивал своим присутствием Оленку, непривычному к такому столпотворению. Он не давал ее толкать, сам прокладывал ей путь, и временами показывал ей то одну, то другую замеченную диковинку. И музыкантов, и скоморохов в пестрых костюмах(от которых у Даньки против его воли начинало нервно щекотать в животе), и того кукольника, который показывал затейливое представление детям и взрослым. А потом взял, да и купил у какой-то старушки петушков из сладкой патоки, насаженных на палочку. Первым делом он вручил «петушка» Оленке, с живейшим интересом глядя на то, как та его пробует. Еще один вручил Даньке, чтоб тот перестал быть таким угрюмум. Третий начал лизать самолично, с крайне довольным видом. Он, конечно, и для Торквальда приобрел, но старый егерь только недоуменно вскинул брови, увидев сунутое под нос лакомство, и сдержанно покачал головой. Поэтому его «петушка» Осьмуша, подумав, предложил Чернавке.
Предлагать петушка Францу, а уж тем более Всеславу Осьмуша не решился.
Подворье кузнеца Вольги встретило их запустением и безмолвием. Дом жилой был закрыт изнутри, а окна – накрепко забиты досками без единой щели. Труба не дымила, показывая, что очаг не разведен. Кузня была распахнута настежь, на наковальне остался валяться брошенный инструмент, а доменная печь была холодна и безмолвна. Само подворье полнилось следами, которые приметил Торквальд - видно приходили сюда Вольгины работники и клиенты, но не нашли своего мастера на месте. Данька определил, что доски свежие, и забиты недавно, а инструменты в кузне были разложены как-бы под руку, и их будто бы просто забыли сложить, бросив на месте, а некоторые случайно уронив.
- Нехорошо. – Резюмировал ситуацию Казимир. – Кажется, мои подозрения подтверждаются.