Волной полужидкой агрессивной плоти навалились озерные чудища на сплоченный отряд отважных героев. И с утроенной силой замахали ребята оружием, рубя врагов сразу по нескольку штук. Размер того вала мяса, что бросила тварь против организованного отряда, из преимущества превратился в недостаток, поскольку лезвия проходили сразу через нескольких врагов, а промахнуться было практически невозможно из-за их обилия. Василий сумел уничтожить ровно двадцать врагов, превратив их в беспорядочно разбросанные по поляне обрубки, корчащиеся и извивающиеся. Чуть меньше смогла уложить Чернавка – ее клюка размозжила тринадцать врагов, и вся стала скользкой от этой мерзкой воды. Пока рубили они врагов – позади них подымались уже порубленные ранее, спеша заменить уже павших. Четверо сразу же превратились в три десятка, а на подходе были еще.
И наконец, Мирослава, превозмогая боль от сдавливающих конечности корней, и вытянула руку к небу, моля Бога о помощи – и помощь пришла. Раздался бьющий по ушам треск, с которым разряды молний разорвали пространство, и, словно плети из света, начали немилосердно бичевать кишащую толпу умертвий. Каждый разряд сопровождался яркой вспышкой, в которой мгновенно сгорали утопленники, и еще шестнадцать исчадий превратились в груду гнилых, обугленных останков и маленькую, шипящую от сильного нагрева, лужицу мутной жидкости. Этим встать было уже не суждено.
Лелислав мог собой гордиться – даже опутанный корнями, сдавливаемый ими до хруста в костях, он не превращал играть свою боевую песнь, и струны неустанно воспевали славу былых героев, и внушали смелость героям теперешним. С его музыкой бой превратился в яркий, смертоносный танец железа и огня. Ему удалось и второй раз впечатлить собою вужалку, и та даже нашла время похлопать ему во всей этой боевой горячке, прежде чем снова принялась готовиться к чему-то.
Фока своими кольями сумел пришлпилить многих врагов, но заметного результата оно не дало. Пламя гасло в полужидких телах, раскаленная сталь тоже постепенно охлаждалась с характерным шипением, а пронзенные кольями просто соскальзывали с них. Это было сравнимо с попытками удержать на ноже холодец. Если было нужно, утопленники разрывали сами себя.
Врагов осталось существенно меньше, чем было, но те, что остались, сумели достать героев. Потеряв несколько кусков, они не утратили убийственной жажды. Вот Василий привычно ударил по врагу наискось, срезав сразу четверть торса вместе с правой рукой – а из разреза вдруг вырвалось сразу пять волчьих черепов на одних позвоночниках с ребрами, и эти черепа вцепились в него зубами не хуже живых волков.
Вот Чернавка в попытке защитить Мирославу, встала на пути врага– жуткой, уродливой смеси медведя и кощеевского кирасира. Выставила клюку, и сомкнулась поперек нее мощная медвежья пасть, скрежеща на металле. И вырвать никак, и зверя оттолкнуть тяжело. А у того не только голова, а и хвост! Длинный, костяной хвост с острым шипом, который ударил Чернавку в грудь не хуже тяжелой палицы, отбрасывая назад. Упала Маринка – и еле успела назад метнуться. Выплюнутая чудовищем Маринкина клюка воткнулась в землю меж ее коленей, хотя летела прямо ей в живот.
Да и Фока, лихой тать, скакал-скакал между врагами, будто насмехаясь над их медлительностью, а все ж нашел одного, что оказался чуть быстрее. Утопленник-кощеевец просто пальнул по нему из пистолета. И не отсырел же за столько лет под водою порох у сволочи – щелкнул замок, пыхнула искра, хлопнул выстрел, и пулька проделала сквозную дыру аккурат в плече вора.
Досталось и Францу с Поундсом - рубя наотмашь ожившие корни, они поневоле подставляли спины тварям, которые поодиночке, сильно израненные, но все-таки просачивались через оборону союзников, чтобы наброситься на них. Поундса ударили в спину когтями, и ему пришлось отвлечься, чтобы рубануть по наглой лапе. Франца же попробовали взять ударом кинжала, который все же достал его бок. Повезло, что лезвие не оказалось длиннее, иначе впилось бы уже в органы, что значительно опаснее. Рубаку иностранец отоварил топором, словно отмахнулся от мошки.
Тут как раз сработавшиеся в паре Франц и Иван закончили рубить корни. Тяжелый топор Франца отрубал один корень за другим, а вот Ивану приходилось полагаться уже на мастерство, так как мечи для рубки деревяшек подходят куда как меньше. Но так или иначе два басурманина смогли-таки высвободить соратников. И как раз вовремя.
Вужалка вдруг крикнула что-то на непонятном языке – и разросся вокруг героев невидимый купол, похожий чем-то на мыльный пузырь. Только они в этом куполе оказались – утопленников от него отбросило, и теперь бились они словно в непробиваемую стенку, не жалея собственных костей. Но защита вужалкина была вовсе не от них.
- Давай, Горыныч! – Крикнула змеиная дева во все свое певучее горлышко. И змей послушно вынял из котла все три морды.
- Угу-у-у….
Змей был словно переполненный бурдюк. Его брюхо отвисло, мешая котлу, а из ушей, ноздрей и пасти шли густые клубы едкого пара вместе с алыми языками пламени. Огонь едва удерживался внутри чешуйчатого, ему уже было больно, но Горыныч-младший выжидал и копил силы, чтобы в нужное время раскрыть все три пасти и исторгнуть из них Ад.
Это вовсе не было похоже на струю огня. Горыныч исторг из себя раскаленную волну, которая ударила по пространству безжалостным, испепеляющим ураганом. Невидимый защитный купол покраснел, а вужалка зажмурилась от боли, используя пределы собственных возможностей, чтобы не пропустить этот ураган внутрь. Находившиеся за ним чудища меньше чем за мгновение превратились в пар и прах, и были развеяны до невидимых глазу частиц. Трава сгорела без остатка, а почва мгновенно отвердела до состояния ломкого стекла. Деревья вокруг поляны выдрало с корнем и повалило наземь, пообломало все ветви, а стволы полностью иссушило до раскрасневшихся головешек. Колдовское озеро же вскипело, забурлило, заходило ходуном, и на глазах стало мелеть, превращаясь в пар. Испепеляющий шквал длился всего лишь несколько секунд, после чего силы Горыныча иссякли, и он свесил свои раздвоенные малиновые языки, шумно выдыхая из ноздрей черным дымом.
Волшебный купол вужалки исчез, оставив напоминанием о себе идеальный круг из несгоревшей травы в черном пепелище. От дыма и летящих вверх искр ничего не было видно и слезились глаза. Жар был – как в хорошо натопленной бане. Воспоминания о бане были тем сильнее из-за пара от вскипяченного озера, который заволок туманом полянку. Но озеро бурлило не только лишь от дыхания Горыныча. Оно тоже что-то готовило.
- Вот же ж… - Вужалка схватилась за свой аккуратный носик, пытаясь унять хлынувшую из ноздрей кровь. Иришка выглядела нездоровой – очень бледной, с сильно вспучившимися венами, покрасневшими белками глаз, и с еле-еле трепещущими жабрами. Да и ее мощный хвост что-то плоховато ее держал. Горыныч заметил это.
- Что это ты…
- Иришенька…
- С лица спала?! – Задали вопрос сразу три головы, и хором, наперебой, спросили. – Может, тебе?...
Иришка молча взметнула свободную руку, и Горынычу-младшему будто кто стянул шнурком все три пасти, так резко он замолчал.
- Хлебай давай свою отраву. – Слабо, но все равно очень властно приказала хозяйка рощи. – Дело еще не сделано!