«Бубна», похоже, и сама не была в претензии, и драться с незнакомцами, только что разгромившими кавалеристов, никто не спешил. Разбойники жили хоть по своим, но по законам, и по этим законам признавали право победителей первыми поживиться за счет павших. Но не были кощеевцы богаты ни деньгами, ни одеждой, ни иными ценностями. Когда морские разбойники поняли и это, они совершенно потеряли к мертвецам интерес, и позволили Фоме оттащить их прочь из дому, ожидать, когда за покойниками подвезут тележку-труповозку. Сами же герои спокойно покинули разгромленную корчму, провожаемые долгими взглядами.
Соловей-разбойник сразу же повел их к отдаленной избе на самом отшибе Велесова Хвоста. А по дороге Соловей неустанно ворчал на свою нашедшуюся дочь, и постоянно сравнивал ее с матерью, такой же, по его словам, «безрассудной стервой». Однако ворчал Рахманович беззлобно, можно сказать, что просто для порядку, чтоб не возомнила дочь, что теперь ей все дозволено, раз уж стала взрослой, а папку ее художества давно не трогают. А как дошли до хатки – встретил их на крыльце старый ворожей. Борода седа, голова лыса, нос крючком, и одет в мешковину. Заметной деталью облика было самодельное ожерелье до самого пупа, сделанное из отрубленных куриных лапок на грубой нити, и накидка из козлиных шкур с рогатым капюшоном по форме козьей головы. Но хоть старый был ворожей, однако ж не больной, бегал резво, а глядел зорко. Издали узнал пленника, которого несли на плечах Фока и Василий, замахал приветливо.
- Сосед! – Радостно воскликнул ворожей. – Тадеуш, ты ли это? И что ж за беда с тобой приключилась? Со скалы чтоли свалился, да сам дойти не смог?
Кощеевец только головой окровавленной помотал.
- В этот раз нет. Взялись мы с Сигизмундом приговор исполнить, да вот стары мы уж для ратного дела оказались, побили нас всех эти залетные. А меня пытать да мучить ведут, про хозяина спрашивать.
- Эк… - Крякнул ворожей, озадаченно погладив бороду. – И что ж теперь, никак по другому не решить?
Кощеевец обреченно помотал головой, давая отрицательный ответ.
- Ну чего ж тут поделать тогда. – Развел руками ворожей, и тут же потерял к соседу всяческий интерес. – Вы, хлопцы, его в сарай пытать ведите, чтоб он мне тут не шумел. А сами сказывайте, какая дорога вас ко мне привела, какая боль-хвороба одолела. Не иначе раны опосля сутычки залатать?
- Вот хрен старый. – Высказал вслух свои мысли Соловей, однако продолжать не стал. Заговорил громко, как будто с глухим. – Вот у этой девки, что с клюкой, знак поганый на сердце отпечатан! Теперь на нее всяка кощеевская шавка кидается! Снять сможешь?
Хмыкнул ворожей опять, и долгим взглядом посмотрел на Чернавку. От этого взгляда Чернавка ощутила себя так, будто ее прилюдно раздели донага.
- Да на ней поди не одна метка-то, от самых разных хозяев. Но про ту, что ты говоришь – сведу. Веди ее в светлицу, усатый, и кого покрепче с собой прихвати. Держать ее придется за руки да за ноги.
- С ней пусть ее друзья справляются. Она им доверяет, они ей, пуд соли вместе съели. А я тут еще чужак, так что пойду в сарай. - Соловушка размял кулаки и зловеще ухмыльнулся. - Поговорю с этим твоим Тадеушем.
************
Снятие метки Яноша было процессом не для слабых духом и желудком. Уложили Чернавку на лавку – вот ведь рифма вышла – развел ворожей в печурке огонь, да и сыпанул сыпанул туда с размаху порошку какого-то. Зашипело вдруг, закоптило, стало пламя в печи зеленым, перестало тепло отдавать. Светлица наполнилась едким дымом зеленого оттенка. У Мирославы закружилась голова, и она поняла – здесь будет твориться темный ритуал, и человеку Божьему делать при этом святотатстве нечего. Другие остались, и стали вокруг девушки, по требованию ворожея взявшись за руки. В изголовье Чернавке положил ворожей птичий череп и отрезанную змеиную голову, у ног – черные вороньи перья и сброшенную змеиную чешую. В каждую руку дал по зубу какой-то неведомой твари. А на грудь тяжелый черный камень с начертанным на нем символом глаза.
- Теперь повторяйте за мной. – Повелел ворожей. – Да не вздумайте разорвать круга! А то ее еще черти в печь утащат! А ты, гусляр – ворожей обратил внимание на Лелислава – наиграй-ка что-нибудь такое, что на твой вкус подойдет. Поможет.
Убедившись, что все всё поняли, ворожей махнул рукой – и с первыми аккордами странной и пугающей музыки, которую извлекли из струн ловкие пальцы песельника, взмахнул сухощавыми руками, резко распрямившись. Тень ворожея, направленная ранее совсем в другую сторону, против всех земных законов легла вперед, накрыв собою Чернавку. Ракрылись шире глаза старика, засияли внеземным светом. Заговорил ворожей стихами, начал, как умел, творить заклятие.
Мертв палач и мертв владыка
Нет их власти поелику
Над сей девой предо мной
Вверена она другой!
Ты, владычица Морана
Под твоей она охраной
Ты, нерожденный сын-змей
Ее клятва – быть твоей
Каждую фразу, которую говорил старый ворожей, надлежало хором повторять героям, раскачиваясь в такт музыке. Ворожей говорил исступленно, и даже не замечал, как сильно потеет, как закатываются его глаза, а голос меняет тембр.
Помогите ворожею
Чтоб стереть рукой моею
Ненавистную печать
Чтоб Кощею не забрать
Сердце девичье в могилу
Наделите вашей силой!
Сердце вырвать из когтей
У Кощеевых детей!
И тут с невероятной прытью запрыгнул ворожей на лавку, и оседлал живот Чернавки, плотно придавив ее. Глаза ворожея в буквальном смысле горели. Зрачок правого глаза сузился, став похож на змеиный, а зрачок левого расширился, став похожим на черный глаз самой Маринки, через который глядела на нее сама владычица царства мертвых. Только раз глянул ворожей на друзей-соратников Чернавки, и гаркнул не своим голосом, а сразу двумя чужими.
- Держите же ее, да крепко! Брыкаться ведь будет!
Вскинул ворожей руку – и резко опустил, остановив на расстоянии в половину пальца от груди девушки. И подчиняясь этому взмаху, вдруг стала и одежда ее, и кожа прозрачной, словно стекло. Стало видно, как сокращаются под ребрами розовые легкие, и как быстро-быстро сокращается, качая кровь, ее алое сердце, на котором будто клеймом была выжжена черная руна Неписанного Языка. А ворожей снова затараторил вкрадчивым змеиным шепотом. Теперь с Чернавкой говорил тот, кому давала она свою клятву в обмен на свободу.
У Соловушки все детки
Носят злые в сердце метки
И Маринке так сложилось
Темным силам впасть в немилость
Перепродав душу дважды
Глупо верить, что однажды
Что-то станет по-другому
Но хозяину иному
Кроме нас тебе не быть
Знак Кощея удалить
Ворожеевой рукою
Я позволю, и женою
Станешь сыну моему
Вверю я тебя ему
Как исполнишь волю Мары
И развеешь злые чары
Ворожей в полубессознательном состоянии взял руку Чернавки, и положил ее на грудь той. И рука девушки прошла сквозь прозрачную кожу и кости так, словно перед ней был лишь дым. Чернавка почувствовала, как ее пальцы против воли сжались, и схватили ее же собственное сердце, бьющееся так торопливо, что онор, казалось, сейчас разорвется. Тело само противилост такому противоестественному вмешательству – оно истерически сигнализировало болью, выгибалось дугой, пыталось сбросить с себя и ворожея, и удерживающих ее изо всех сил соратников. Каждый мог прочувствовать и поразиться тому, насколько же сильна в действительности калечная девка, что ее не могут удержать несколько здоровых мужиков. А речь Ворожея продолжалась.
Я напомнил уговор
А теперь же - приговор
Знак Кощея выжгу ядом
Ведь всегда с тобою рядом
Змея сила, змея суть
Так прими же прямо в грудь
В сердце яд мой
Но уснуть
Вечным сном ты не успеешь
Знак - исчезнии, не имеешь
Больше силы ты, Кощей
Акулина! Ну! Убей!
В тот же миг рука Чернавки снова на глазах у всех превратилась в змею, и ее острые, истекающие ядом зубы впились прямо в сердце. Вот тут Маринка закричала так, что это услышали даже те, кого в хате не было. Одновременно с ее криком полыхнуло пламя в печи, и даже вырвалось наружу, через трубу. И когда Маринку уже стало невозможно сдерживать – все кончилось. Метка с шипением и дымом растворилась, и сердце снова стало гладким и розовым. Рука-змея покинула пределы организма, и вернулась в свое нормальное состояние, снова став самой обычной и с виду не столь уж могучей. И тут Маринка дернулась особенно сильно – и просто расшвыряла и своих друзей, и ворожея, а сама сверзилась с лавки, предварительно переломав ее пополам.
Через минуту ворожей с трудом поднялся с пола, проморгался, разогнал руками облако дыма из погасшей печи, и устало проговорил.
- Уф… Вот и все, соколики. С вас корзинка яиц, крынка молока, хлеба и водки ржаной. Только чтоб до завтра. А то прокляну.
Можно было перевести дух. Все кончилось. Одной проблемой стало меньше.