Бой в корчме набирал обороты, и стал уже настолько свирепым, что даже осмелившиеся здесь остаться разбойники, алкавшие зрелищ и щедрой поживы, сейчас вжались от страха в стены, моля свой фарт, чтобы не быть втянутыми в эту мясорубку. Вот вскочил Лелислав, срываясь с вражьего лезвия, и руки, что мягкими движениями извлекали из струн волшебную музыку, теперь сжали рукоять меча. Да и Мирослава, смиренная монашка, руки и молитвы которой обычно дарили исцеление страждущим и развеивали злое колдовство, теперь стала орудием божьего гнева – через ее руки с оглушительным треском разили черных воинов молнии, наполняя корчму запахом горелого мяса и волос. Некоторые стойкие враги однако не желали падать даже от молний, и один даже сумел ранить монахиню, но здесь вступил в бой Франц, рассекший пополам шлем коварного врага вместе с его головой. Со свистом рассекала воздух стальная клюка Чернавки. Впиваясь стальным жалом в черные с позолотой панцири. Кого не добила она – того звучным свистом рассекал ее отец, Соловей. А Поундс тем временем, разобравшись со своим врагом, кинулося на выручку Фоке, который ужом извивался между мечущимися вражьими лезвиями, дразнил противников обманными финтами, да жалил кинжалом в слабые места в доспехе.
Летели отрубленные конечности, падали на пол окровавленные тела. Один за другим умирали старые кавалеристы Крылатой Хоругви. Так и не найдя желаемого покоя и свободы, они гибли, пытпясь исполнить приговор своего давно мертвого владыки, написанный так же умершим дознавателем. Они умирали, донося своей участью простую, справедливую, но жестокую мораль – нельзя давать опрометчивых клятв. На ногах остался последний кавалерист, но даже несмотря на свое почти безнадежное положение он все еще держал меч и сражался, отбивая все удары, какие мог, и немилосердно ранил своих победителей, пытаясь утащить в могилу хоть одного. Его попытки кончились тем, что Соловей снова свистнул – и воина будто ударили в голову палицей, так вмялся внутрь его лицевой щиток. Кавалерист упал, раскинув руки, но все еще был жив.
Примерно в этот же момент закончилась дуэль Холмского и старого гетмана Войцеха. Эта дуэль стоила молодому княжичу из рода Холмовичей нового шрама, который только сделает краше и мужественней его лицо, но впоследствии будет напоминать об этой жестокой битве кратковременными, но мучительными болями, и неприятным онемением на любом, даже самом легком морозе. В лицо Сигизмунда ему тоже пришлось заглянуть. Холмский снес защитный щиток со шлема гетмана, и искаженная агонией железная морда уступила место обветренному, усталому лицу старика с совершенно пустыми глазами давно мертвого в душе человека, который в свое время погнался за славой и роскошью, отказавшись во имя этого от собственной души и человечности. В тот миг, как их взгляды встретились, время как будто замерло. Лязг и скрежет металла уступили место оглушительной тишине, в которой отчетливо послышались последние слова гетмана Крылатой Хоругви.
- Не быть тебе героем, юнец.
А потом они снова бросились друг на друга, и Василий на несколько мгновений опередил своего противника. Взмах – и сияющая сталь сабли окрасилась алым. Сделав еще несколько нетвердых шагов, гетман, будто не веря, коснулся рукой своей шеи, на которой образовался широкий и страшный надрез, из которого толчками выходила кровь. Еще шаг – и гетман упал лицом вниз, надломив хлипкие доски пола. Его доспехи, бывшие еще недавно из металла, полопались на мелкие осколки, как уроненное на пол зеркало, и рассыпались черным жемчугом по всему полу, снова открывая взору обтёрханную рубаху, да портки с заплатой. То же самое произошло и с броней других воинов, и мертвых, и единственного пока живого. Осколки брони плавились, таяли как снег, и черной жижей утекали в щели в полу. Вместе с доспехами уходил и ореол той, былой, темной славы Кощеева воинства, оставляя от могучих и лихих воинов только давно сломленных, и теперь окончательно умертвленных стариков.
Теперь можно было перевести дух. Повисшее молчание первым нарушил Соловей, с мрачным удовлетворением плюнувший на пол.
- Ишь ты. Злобные старые пни. Кощеевцы никогда за ум не возьмутся, кто бы чего там не говорил. – После этого Соловей с болезненным шипением согнулся, немного пошатываясь, и небрежно гаркнул. – Маринка! Стул принеси уже родителю, дери тебя черт!