Просмотр сообщения в игре «Лукоморья больше нет»

- Имя мое Фома, Фома Хорошев. – Ответил Мирославе воин. Ей показалось, что говорил он это немного даже с волнением. Будто вдруг на что-то понадеялся.
На вопрос же Чернавки воин только плечами пожал.
- Не знаю. Всегда – с другой.
Вошла Мирослава в корчму, с которой так сильно контрастировала, что не сразу ей удалось от удивленных взглядов укрыться. Нашла уголок, где место пуствало, притаилась, и, закрыв глаза, сотворила обращение к Господу, чтоб показал ей. И Господь, милостивый к своей служительнице, ниспослал ей видение.



Соловью явно доставляло удовольствие шокировать присутствующих новостью о том, что он жив. Поэтому он с довольной улыбкой кивнул и благородным жестом пригласил за стол и княжича, и Поундса.
- Ты не ори особо-то, щеголь. Удивляйся, но тихонько. Ежели не веришь, я тебе потрогать себя дам. Потом. Как о деле поговорим.
Правда потом Соловей окинул княжича недовольным взором, и покрутил у виска паальцем в грубой перчатке.
- Совсем уже ты, конечно, отчаянный. Вырядился тут в парчу да шелк, сияешь аки жар-птица, когда местные лиходеи последний хер без соли доедают. Вон, смотри, как оживились, падаль.
И вправду – появление Холмского не осталось незамеченным разбойниками. Украдкой они смотрели на него, показывали пальцами, шептались. Все было очевидно – кусок больно лакомый, но компания у молодого боярина разношерстная, странная, многочисленная и хорошо вооруженная. Такой кусок захочешь откусить – сам какого-нибудь куска лишишься. Вот и опасаются. Тут и правда лучше всем держаться гуртом, как Фока говорил.
- Пойми ты, гусляр. – Тем временем вернулся к делу Соловей. – Малах с Орлом плавал, в каком-то больно секретном месте они побывали (куда, как я пронял, он и велел вам отправляться вместо него), а какое это место, и как плыть до него – знает только Малах да его хлопцы. Вот из его хлопцев и есть у меня кандидат, какой не прочь место своего хозяина занять. Ясно?
Изложив дело, Соловей зашептал еще тише.
- А еще с Малахом у нас вышла размолвка. Я с вами хочу пойти, и пойду, раз уж ты, гусляр, мой должник. Но Малах меня не потерпит, и уговорить его будет нелегко. Небось и цену заломит. Проще его убить. Я бы и сам, но не прост он, чую, не прост. А уж такая лихая ватага, как ваша, мне бы в самый раз пригодилась.


И тут, как назло, вошла в корчму девка черная. Торговец, который уже разглядывал рубин, поднял было руку, намереваясь задержать вдруг отошедшего Фоку, но увидев фигуру с клюкой и в одежде басурманской, замолк, поперхнувширсь словами. Почуял тоже, как резко сменился настрой посетителей в его заведении, сам начал к двери пятиться. Но камешек-то из рук не выпустил, пользуется моментом.
Первыми замолкли кощеевцы, и все как один взглянули на девку долгим и многозначительным взглядом, который, казалось, можно было ощутить физически. Потихоньку смолкли разговоры «братвы», которая заметила перемену настроения своих соперников, и теперь явно ждала стычки и прикидывала, что с этого всего можно будет потом самим поиметь. А вот остальные посетители вдруг быстро-быстро доели свой небогатый харч, допили пойло, и один задругим заспешили на выход, не желая быть втянутыми в возможную потасовку.

Соловей… Соловей всю жизнь был плохим отцом. И потому свою дочь он просто не узнал. Это было неудивительно – к ним с мамой он сам захажиал изредка, все мотаясь по походам, а когда возвращался, то только швырял небрежно чужой кровью добытые деньги да бирюльки, и насупившись, сидел молча за столом. Рот он открывал только чтоб или накричать на мать и дочерей своих. И бить тоже не чурался, куда ж без этого. Воспитанный в духе восточной культуры ордынцев, Соловей считал битье женщины даже не правом мужа – обязанностью. А бил он за что угодно – и что не улыбается, и что улыбается, и что надоедает, и что молчит, и что девчонок одних рожает, а ни одного мальчишку, и что дармоеды одни в доме. Маринку он последний раз видел намного младше, чем она была сейчас, и помнил ее костлявой, нескладной, и более дикой, резкой и злобной. И уж точно – не такой побитой жизнью. А после того Маринка сбежала, отправившись в вольное плавание по жини, ясное дело на большую дорогу, и с тех пор не видал ее Соловей. Да не сказать, что и скучал – наоборот, одобрил, что лишний рот ушел, сам себе все добывать, только поворчал, что больно уж поздно девка за ум взялась, сам-то он с двенадцати лет за счет кинжала кормится.
Узнать дочь помогло ему только вот это вот ее обращение дерзкое и насмешливое. С детства была егоза, и никакие побои ее покорной не сделали в отличие от матери и сестер. Отвечал девке Соловушка холодно, без любви и ласки, но и без своей привычной злобы и превосходства, какую сама Чернавка в нем помнила.
- А уж не знаю я, где маменька твоя с сестричками. Давненько сам их не видал, и в местах родных не бывал. Не тянет. – Побарабанив пальцами по столу, Соловей добавил. – Мамаша небось с другим каким лихоимцем спуталась, навроде меня, любила она таких. И, ежели еще не спилась и не померла, то так и плодит на этот поганый свет породу нашу проклятую. Ты которая из ее дочек будешь?
Обернулся Соловей, бросил взгляд на кощеевых прислужников, что так и сверлили взглядами Чернавку.
- И чего это они, дочка, на тебя так пялятся, будто гончие на зайчонка?