-Удалые вы ребята. Легких путей не ищете. - С усмешкой сказал Тихон. - Ну будь по вашему. Только вот зря вы почти все в мою кибитку позалезли, а не набрали лошадок. Мои лошадушки вас вместе с князем уж не вытягивают. Ежели зверье или нечисть наш след возьмет- ног не унесем, придется бой принять.
Вновь вдорузив на место шесток с фонарем, Тихон добавляет.
- А вот что не по болоту - это вы правильно. Завязнем там, и плакала моя кибитка. С таким весом тотчас же загрузнет в трясине. Пошли, залетные. Посмотрим, чего стоят ваши подношения.
Кони, отозвавшись на обращение своего погонщика, вновь встрепенулись, да потянули кибитку вперед, мимо дерева, под которым богатырь оставил подношение Лешему. Через минуту-другую Виктор первым вошел в лесную чащу.
Лесу без солнца тоже было плохо. Недоставало света деревьям, кустам и травам, все было сухим да чахлым. Ветви многолетних деревьев с жиденькой листвой переплелись над головами путников, заслоняя небо, и делая тьму почти что непроглядной. Тропа, по которой шли путники, была неровной, ухабистой, и давно уж не хоженной. Нынче люди боялись леса, и не ходили напрямик, рискуя забираться только на самый краешек, да потихоньку вырубать деревца. Охотники, что не боялись промышлять, никогда не ходили в одиночку. По ягоды и грибы собираясь, люди тоже брали с собой луки, ружья и топоры. На всякий случай. А уж вот этот вот лес был из таких, что и селиться рядом не каждый рискнет. Жители таких лесов - это уже не только лисы да куницы, что таскают кур, и даже не волки, что могут перерезать скотину. Водится тут и такое, что ходит и в людские дома. Бывали случаи, когда разом пустели целые деревни, и люди в них исчезали без всякого следу. Хаты целы, запоры все сняты, а внутри - ни души.
В двух местах тропу перекрыл бурелом - упало несколько деревьев, корни которых уже не держались за умирающую землю. Бурелом приходилось объезжать по нехоженным тропам, рискуя заплутать. Но видно, Лешему понравилось угощение, потому что путники каждый раз снова возвращались на нужный путь. Тропа будто сама находила их и кидалась под ноги. Ратибор, умелый следопыт, сумел разглядеть следы тех, кто проходил тут до них, и к кому не был столь благосклонен лесной дух. Следы человечьих ног, одних и тех же, часто пересекались, будто человек нарезал бесконечные петли, пока не настигли его хищники, оставившие тут и свои следы, и его кровь. Бедняга так и сгинул всего-то в десятке шагов от нужного пути.
Но вот пересекли путники отважные какую-то невидимую глазу границу, и тотчас поняли - кончилась здесь власть Лешего. Первым поняли это Ведомысл, Ратибор и Военега. У старого волхва, что шел рядом с повозкой, как-то нехорошо екнуло сердце, и давно уже привыкший к лесам и природе поболе, чем к людским жилищам, Ведомысл вдруг понял, что он тут- чужой. Инородец, человеческого роду, слабый и неприспособленный. Ратибор, у которого дремучие леса были родным домом, перестал родной дом узнавать. Будто бы человек пришел к своему жилищу, а там вместо него - только пожарище. Здесь не пахло ничем живым, это место не топтала лапа зверя, не вили здесь гнезда птицы. Сами лесные обитатели страшились здесь находиться. Военега, ходившая не одной лесной тропой, увидела, что не растет тут никакой иной травы, кроме сорняков, колючек да чернодушника - особой травы, что появилась после того, как пропало солнце. Такая трава очень уж любила места темные во всех смыслах этого слова, и часто росла на кладбищах, особенно на могилах невинно убиенных. Из такой травы получался только яд, который убивал свою жертву долго и со страшными муками.
Остальные поняли, что что-то не так, когда снова растревожился вечный сон князя Алексея Орла. Застонало что-то под крышкой железной, забряцали цепи и замки, сдерживая силу беспокойного мертвеца. Как зашевелился князь - зашевелился и лес. Повеяло ветром, будто вдохнула и выдохнула темная чаща. Заскрипели ветвями деревья. Полезли отовсюду рваные клочья тумана. Нечисть чуяла друг дружку, отзывалась на голос собрата, тянулась к нему.
Тихон же был спокоен, как будто ехал сейчас по открытому тракту. Старик улыбался, да с любопытством зыркал по сторонам, ничуть не пугаясь того, что у него в кибитке буянит мертвяк, а сами они заехали в какое-то дьявольское место.
- Видать правду сказывали про этот лесок. - Говорил он с хитрецой. - А я-то по молодости тут гибы собирал. Вот как сейчас помню - вот таких вот белых грибов с собой притаскивал полно лукошко.
Тихон руками показал, какие тогда были белые грибы. Белые грибы были размером побольше его собственной головы. Отчего-то эти стариковские басни сразу вызвали сомнения.
Тут о кибитку что-то стукнуло. Кто-то за веревку подвесил к ветке дерева небольшую куколку. Красивая была кукла, ладная, с любовью сделанная своими руками. В юбке красной, в платке, с нарисованным личиком, она точно была любимой игрушкой какой-то девочки. Только теперь они поистрепалась, долго провисев здесь, одежка ее маленькая истрепалась да испачкалась, лицо почти что смыло дождями, а из бока торчал пучок соломы.
А вон еще куколка. Уже другая, попроще, но все одно ж игрушка. И еще кукла, уже мальчик. И еще, и еще. Множество кукол было кем-то развешено по деревьям, болтаясь на веревочках, как висельники в петле.
А внизу, под этими деревьями, были уже не игрушки. Вот например лежит среди узловатых корней под дубом детский ботиночек, почти что новый, только весь в грязи. А вот ленточка, развевается на ветру, уцепившись за куст. Такими ленточками повязывали волосы девочкам. Вот клочки чьей-то рубашонки, зацепившиеся за колючки кустарника. Повозка похоронная только что едва не раздавила брошенное лукошко, из которого высыпались, и уже погнили все ягодки.
- Ау!
Эхо донесло до слуха путников этот жалобный клич. Кричал ребенок, заблудившийся и испуганный. Голосок был слабенький, и срывался на плач.
- Ау!
-Ау!
- Люди!
- Помогииите!
Целый хор детских голосочков, со всех сторон. Детей тех давно уж тут нет, а эхо все так же передразнивает их голоса на разные лады, разнося по округе. А вот голоса взрослых эхо не повторяет. Вот Тихон крикнул в ответ свое "АУ!!!", да так, что все невольно втянули головы в плечи - а нет эха. Нет, и все тут.
Потом стали попадаться на глаза лакомства. Тоненькими ниточками к кустам были привязаны маленькие сладости, вроде печенья, пирожков и крошечных кренделечков. Все - свежие, будто только что выпечены, и оставлены кем-то заботливым вдоль маленьких, узких, и странно-ровных тропок, где не всякий пеший пройдет, не то, что конный или с упряжью. Сокол Ивана принес ему одно такое лакомство в когтях, чтобы тот поглядел поближе. И ведь не лакомства это совсем. Просто обманка, "иллюзия", как говорят у него на Родине, да и то - не больно-то сильная, рассчитанная на кого-то доверчивого и некрепкого еще умом. На ребенка, например. Ведь совсем это даже не лакомство, не кренделек, а....
В раскрытой ладони сэра Поундса лежало отрезанное детское ухо.
- Псс! - снова Тихон. Только что орал, как будто на свадьбе тост говорит, а теперь глаза таращит, да палец к губам прижимает. А потом показывает пальцем вперед. Там, впереди, чуть справа, кто-то сидит на дереве, и, напевая какую-то песенку, болтает ногой на ветке. Оп - повисла на той же ветке еще одна куколка, качаясь на ветру, а поющий полез выше.