С каждым разом они всё хуже — залезают глубже, в самые захолустные уголки подсознания, просачиваются всей своей чёртовой мглой под кожу и дальше. Случается, что они побеждают — и тогда одноклассники насмешливо шепчутся по углам, глядя на то, как «этот жуткий Риттер» шарахается от каждого громкого звука. В такие дни Руди действительно не по себе: в каждой проходящей мимо тени ему мерещится та — самая чёрная на свете.
Но сегодня иначе.
Сегодня Руди вскакивает, сжимает зубы и сдерживает рвущийся наружу немой крик — как раз вовремя. Если мама всё ещё дома (маловероятно, но допустимо), она будет волноваться. А волноваться маме нужно как можно меньше.
Он в порядке. Он здесь, а все кошмары остались позади, в далёком «там», о котором можно забыть и не вспоминать.
До следующей ночи.
«Отец», как же.
— Да хоть троюродная прабабушка по линии кузена... — бурчит Руди. Голос, однако, всё ещё предательски дрожит: приходится сглотнуть и выдохнуть, упираясь лбом в согнутые колени.
Надеине с собой он временами становится удивительно разговорчивым.
Сегодня суббота, а значит — очередная смена в музее. Пора подниматься, собирать завтрак (не забыть что-нибудь для Аристотеля) и плестись в сторону работы.
Руди поднимается с кровати, делает пару глубоких вдохов-выдохов (здесь, здесь, здесь и нигде больше — всё тёмное и бурлящее осталось позади) и приоткрывает дверь, осторожно осматриваясь. Руди ночует в бывшем чулане, а мама — в основной комнате, но обычно по утрам она покидает квартиру раньше сына. Так происходит на этот раз: вокруг никого — только по-привычному смятая постель таращится на Риттера глазами-складками и как-то укоряюще гудит холодильник за покосившимся диваном.
Если задуматься, цветов здесь немногим больше, чем во сне.
Руди собирается, выходит, гремит ключами и выбегает во двор с рюкзаком.
Лёгкую дрожь в коленях очень просто унять спринтом по полупустынным субботним улицам.