Конкурс. "Дождь"

Вниз

Тема: Per aspera ad astra

Дождь

Он сидел неподвижно, не поднимая голову. Сидел, прислонившись к стене, уже который час. Порой ему казалось, что стрелки часов замирают, и он тогда падает куда – то в пустоту. Или может быть, это его больное воображение создало звук этих часов, равномерно заполняющий комнату, эту комнату, обитую войлоком сверху донизу, эту массивную дверь, мешающую сбежать от нестерпимого тиканья. Нет, он не боялся своего заточения, живя надеждой, что оно временно, он не пугался тиканья часов, которых никогда не видел, но звук которых слышал всегда, даже если вокруг стоял невообразимый шум. Нет, пусть он сознавал, что его мечты о свободе невероятны, а часы словно бы отстукивали время до момента его смерти, он не боялся ни того ни другого. Наверное, потому что часы всегда оставались часами, а комната, в которой он существовал, была к нему приветлива, хоть не многословна. Да, он часто разговаривал с комнатой. И та отвечала. Отвечало мельчайшим изменением температуры, шорохом за дверью. Отвечала светом, отвечала тьмой. Иногда шумом, иногда – тишиной. Многие люди назвали бы его безумным, но он себя таковым не считал. Ведь он просто смотрел на мир взглядом, другим не доступным, и оттого был страшен для людей. Потому что они не хотели, не могли понять его взгляд. Они не могли увидеть эту комнату так, как он. А он не находил ничего прекрасней ее, ибо ничего больше не видел. Впрочем, может видел, но это происходило задолго до того, как он себя осознал. Он слегка вздрогнул. Она пришла. Она была чем – то особенным для него. Словно ангел на крыльях она приходила каждый день в одно и то же время, когда затихали часы, а комната предпочитала больше слушать. Он ждал ее с нетерпением, словно ребенок подарков, словно мальчишка скорой встречи. И вместе с тем он боялся. Боялся ее, совершенно не зная почему, как животное боится огня. И так же, как мотылек день за днем он стремился ее увидеть. Потому что без нее он впадал в тоску, смертную тоску, которую испытывают только влюбленные, разорванные пространством и временем. О, время! Ты так беспощадно! Ну почему ты не даешь ему увидеть ее чуть раньше, ведь он желает этого всем сердцем, как желает того, чтобы она скорее ушла, но никогда не просит? Он втянул голову в плечи, съежился. Она пришла и на место его тоски тягучими струями пополз страх. Он медленно пробирал его холодом до костей, сковывал движения невидимыми кандалами, набивал рот горькой ватой. Но он должен говорить с ней, потому что знает: она так - же одинока как и он, ей стоит больших усилий приходить к нему каждый день, даже на такое краткое время. Но она приходит. Может быть жалеет, а может быть стережет свою добычу. Этого он не мог понять. Он вообще не понимал ее, но говорил. Говорил минуту за минутой, пока ее силуэт не растворялся во мраке его обители. Она же никогда не отвечала, словно бы на это был наложен запрет. Но однажды она все – таки не сдержалась и чуть приоткрыв рот прошептала «Спасибо», отчего он вмиг забыл о своем страхе и теперь был переполнен радости, которой не испытывал уже давно. И она ушла. А когда вернулась, на ее губах виднелся аккуратный шов. Именно такой он запомнил ее: стройную, молодую, одетую в белоснежную одежду, так напоминающую его смирительную рубашку, с зашитым белыми нитями ртом и печалью в глазах. С тех пор он не задавал ей вопросов. Только говорил, шутил, смеялся. Она пыталась улыбаться в ответ и иногда отвечала, кивая или покачивая головой. А потом вновь уходила.
Он вновь ждал ее, сидя у стены, слушая ход часов и иногда перекидываясь парой слов с комнатой. Он не хотел тратить слишком много слов, сегодня он их припас для нее. И она появилась, вновь сгоняя томленье, пробуждая страх. Села у стены напротив и посмотрела ему в глаза. Ах, как многое она сейчас хотела сказать и сколько не могла передать! Он улыбнулся ей, перебарывая себя, заталкивая страх в самые темные уголки души, заставляя себя вспомнить те часы ожидания ее появления.
- Привет, моя спасительница, - произнес он, глотая комок, застрявший в горле, - Спасибо тебе, что пришла.
В ответ девушка улыбнулась, натягивая нити, взгляд ее стал мягче, гораздо мягче, чем эти стены, обитые войлоком. Он знал что это значит, переводил каждый ее мельчайший жесть, пусть неумело, но с душой.
- Знаешь, я ждал тебя весь день, боялся ты не придешь, оставишь меня тут одного.
Девушка подтянула колени к груди и обняла их обеими руками. Ее взгляд и улыбка однозначно убедили его в обратном. Ну как он мог так думать? Как он мог слепо верить в то, что она бросит его?
- Как прошел твой день?
Она повела рукой вокруг, указывая на комнату, словно бы подтверждая, что и ее день был также удачен, как и его.
…Он задал еще вопрос, рассказал ей о том, что сегодня ему рассказала комната, какие страшные секреты и тайны он при этом узнал. Она слушала его так же внимательно, как он смотрел в ее серые, как летний дождь в городе, глаза. Только в этих глазах не было городского смрада, уныния. Для него ее взгляд был всегда лучезарным, даже если ему и виделись эти лучи сквозь грозовые тучи. Вопрос за вопросом и часы вновь принялись отбивать такт, словно бы напоминая о разлуке. Она поднялась, готовясь уйти, раствориться словно бы ее никогда и не было.
- Не уходи, - прошептал он, - Я не сказал тебе самое Главное. Пожалуйста…
Но он ничего не мог поделать. Она исчезла, оставив его наедине с тоской, которую не могли разбить ни шепот комнаты, ни безумный ход часов. Сейчас он был один и он это понимал. Но отчего - же он так боялся когда она приходила? Почему раз за разом не мог сказать ей Главное? И он знал. Он знал, что как только скажет ей, это все закончится. Замолкнут часы, исчезнет комната, она перестанет приходить к нему каждый день. Он останется один. Навеки. И это еще больше пугало его, потому что он не хотел быть один. Он хотел, чтобы она всегда была рядом, чтобы они вместе слушали часы и говорили с комнатой. Но более всего он желал, оказавшись под дождем, сказать ей Главное и услышать ее ответ. Ее голос, ощутить ее прикосновение, которое она себе никогда не позволяла. И он понимал почему. Нельзя. Потому что нельзя! И этот запрет страшнее, чем все остальные, страшнее, чем запрет на вечную жизнь и вечное счастье, запрет на любовь. И все же, он желал ей сказать Главное, вопреки всем запретам и законам.
Но на следующий день она не пришла, и оттого мерное тиканье часов стало угрожающим, а воздух в комнате оказался удушлив, чужд. Он почувствовал беспокойство. Она приходила всегда, всегда была его молчаливым собеседником, всегда выслушивала и всегда поддерживала. Что - то случилось, он знал это. Он должен был пойти за ней, отыскать, вырвать ее у того, кто ее отнял. Но что мог он сделать, с руками, спутанными этой пеленой? Он корил себя за бессилие. За то бессилие, которое не давало ему сказать ей Главное, которое не давало ему сейчас встать и пойти за ней. Он почти ненавидел себя. И ненависть придала ему сил. Затихли часы, свет в комнате поблек от той злобы, что он сейчас испытывал к самому себе. Мышцы его рук напряглись и легко и непринужденно разорвали ремни, мешающие ему двигаться. Он был свободен и теперь мог идти за ней хоть на край света. Идти за ней одной, путь даже она и не захочет принять то Главное, что он хотел ей сказать. Он встал на ноги, как будто и не было тех дней сидения в комнате, как будто он лишь на миг присел, передохнул и теперь готов бежать марафон. А ради нее он готов был бежать и два и десять, если понадобится. Он шагнул вперед, растворяясь в стене комнаты, уходя по ее следам.
Он оказался на темной улице города, в котором никогда не был, на перекрестке, который никогда не переходил. Дома по обе стороны улицы казались ему знакомыми, будто он видел их в какой – то детской книжке когда – то давно, когда еще не умел слышать и видеть то, что другим людям было не дано. И он пошел вперед, зная, что она где – то там, ждет его. Шаги его сопровождались раскатами грома, хотя и в помине не было дождя, босые ступни касались асфальта, но тот не был ни холодным, ни горячим, он просто был. Точно также просто были дома вокруг и серое, затянутое тучами небо и грохот. Как декорации, как он, до того как впервые встретил ее они всего лишь существовали. Но теперь он жил, и он понимал почему. Он негромко шагал по улице нарисованного города, одновременно незнакомого и родного. Пока не услышал всхлип. Ее всхлип. Он помчался вперед, забыв о времени, пространстве, мире, комнате, часах. Сейчас для него существовала только она. И она была рядом, может ей требовалась поддержка, а может помощь! Он увидел ее издалека, одинокую, грустную. Он, было, рванул вперед, но злой ветер разбушевался, оттолкнул его, а с небес сорвалась молния. Она ударила его в грудь, и он упал навзничь. Но он поднялся. Поднялся, несмотря ни на что, и вновь пошел вперед. Он был ей нужен. Он. Один. Точно так – же, как она нужна была ему. И вновь злой ветер ударил его со всей силы, а молния обрушила на его сердце свой гнев, желая испепелить его любовь. Да только Настоящую Любовь не испепелить молнией, не сдуть ветром и не утопить в реке. Такая любовь – дар и этот дар нельзя потерять или обменять. Потому что она открывает дверь в вечное счастье. И он это понял. И в этот же момент он понял, почему же так он боялся, когда она приходила. Он боялся вновь и вновь терять ее, не зная, вернется ли она завтра. Теперь он знал и готов был дать отпор и ветрам и молнии. И когда ветер вновь завыл, а молния жахнула громом, он прокричал так громко, что замолкли часы, исчезла комната, стих ветер и перестала ворчать громами молния. Он прокричал Главную правду.
Она подняла на него глаза, полные слез. Но он не огорчился, зная, что это уже не слезы горя. Она не покинет его. Она всегда останется с ним. Нить, сковавшая ее губы столь надолго, исчезла, он более не видел ее. Он видел перед собой лишь девушку в нарисованном городе, плачущую от счастья, так доступного и столь отвергаемого теми, кто не мог видеть как он. Он подошел к ней, много и много раз повторяя Главную правду. То, что хотел сказать так давно. А она плакала, и слезы ее падали на землю с начавшегося проясняться неба маленькими кристалликами дождя. Он подошел к ней, ласково обнял, и их губы слились в поцелуе.
Он не видел сейчас, как над его телом склонились санитары и борются за его жизнь всеми доступными им методами. Он не знал, как стараются врачи. Ему было все равно. Он уже был счастлив. И пусть его счастью не суждено быть долгим, но оно было настоящим. И именно за это он боролся. Именно поэтому разговаривал каждый день с немой своей собеседницей. Именно поэтому шел по нарисованному городу против ветра. И в доказательство его счастья на лице его в самый последний момент, к удивлению санитаров, появился проблеск того, что он ощущал сейчас. И этот проблеск заронил Искру в каждом, кто его увидел. Ведь каждый имеет право быть счастливым…

Автор: Fiona El Tor [M] [offline] , 16.02.2011 22:59 1

Вверх

Активные игры

Набор игроков

Завершенные игры

Новые блоги

Форум

Конкурс. "Дождь"

Опросы

Жалобы и предложения

Помочь проекту

Социальные сети

Партнеры